Olga Røsnes

Ольга Рёснес

 

 

БЕЛЫЙ АНГЕЛ СМЕРТИ

 

роман

 

Посвящается Валерии Алексеевне Светловой

 

 

 

 

Раннее утро, тихое, сияющее, чистое.

   Сюда, на дачные окраины города, в запустение и безлюдье, долетит разве что слабый гул автострады, и редко-редко за-глядывает сюда суетливая праздность той «новой русской» жизни, в которой все – от сегодняшнего дня. Сюда, к зарослям сирени и подступающему к дороге ржаному полю, слетаются из города птицы и крылатые сны и потерявшие направление мечты… К этим смахивающим на будки домишкам, к этим кое-как поставленным заборам. К этой росистой, настоянной на пчелином гудении и ворчливой скороговорке трясогузок тиши-не.

   Повесив на руку плетеную корзинку, Ксения Павловна ищет среди лопухов лист покрупнее, кладет его на самое дно и идет напрямик через клубничные грядки к забору, где спеет, роняя в траву продолговатые ягоды, малина. За полчаса корзинка бу-дет полной, и можно начать варить варенье еще до того, как проснется Лиза. Может, она уже и не спит, просто лежит на железной, с тугой сеткой, койке и мечтает о чем-то своем, мо-лодом. Подумав о дочери, Ксения Павловна улыбается, что-то вполголоса напевает… Такое чудесное, роскошное, чистое ут-ро! Будто и нет в мире никаких бездорожий и зим, разруше­ний и несовпадений; будто вся ее пятидесятитрехлетняя жизнь растеряла вмиг свою неустроенность и горечь в угоду этим сверкающим каплям росы, этим тугим бутонам лилий… Да, в жизнь Ксении Павловны втиснулось много ненужного и неспра­ведливого; жизнь ее дозрела уже до понимания… Ах, это по­нимание! Оно-то, как правило, медлит или вовсе ему недосуг; и только когда все уже раздарено или попросту сожжено, ко­гда нет уже сил подняться навстречу и даже свое имя припом­нить, понимание нехотя является… Теперь-то Ксения Пав­ловна понимает, что пришло совсем другое время: время все­дозволенной невостребованности. И не нужно теперь ни в ка­кое, даже обещанное косноязычными вождями или сытыми попами, будущее верить; не нужно даже это свое безверие тер-петь, а только… хватать!.. хватать!.. Хватать то, что еще по нерасторопности соседа не схвачено, чему еще есть цена. Но­вая русская цена. Это Ксения Павловна теперь понимает. И хотя малина в этом году сладка и крупна, и сахару на варенье хватит, в мыслях и в памяти нет-нет да и шевельнется былое-горькое… Уже четвертый год живут они с дочерью вот так, перебиваясь малым. Лиза, правда, недавно устроилась: в пла­стиковый, с пластиковым названием офис… Теперь везде только эти офисы!  А ведь и Ксения Павловна тоже работала, и была не какой-то незаметной серой мышью, а конструктором: лепила к самолетам крылья. И крылья эти, и самолеты, и само конструкторское бюро, всё сделалось враз ненужным, и люди пошли, кто торговать, кто спешно на что-нибудь ново-русское переучиваться… Может, и Ксению Павловну подхватила бы эта, неразборчиво проглатывающая людские жизни волна при­способленчества – теперь это называют не иначе как «умом» -  если бы не болезнь мужа. И так не вовремя, так некстати он заболел, так некстати умер… Хорошо еще, что Лиза выросла серьезной и хваткой на всякую работу, и сложения она креп­кого, деревенского. Поначалу, когда Лиза еще в университете училась, обе они подрабатывали почтальоншами, а теперь Ксения Павловна разносит почту одна, и мало ей в этом радо­сти. Тяжеловато ей, полной, целый день быть на ногах, и только по воскресеньям на даче она и отдыхает.

   Набрав пригоршню ягод, она разом отправляет всё в рот и прислушивается: на шоссе, рядом с сосновыми посадками, за­тормозила легковая машина. Кому понадобилось сюда в такой ранний час? Все соседи ходят от автобусной остановки пеш­ком, разве что изредка заезжает сюда грузовик с черноземом или навозом... Пробравшись через кусты малины к забору, Ксения Павловна видит на шоссе новенький серебристый опель-кадетт, и рядом с ним высокого, необычайно статного, в дорогом адидасовском костюме, мужчину: ни то, ни другое не вяжется с этими кое-как сколоченными заборами и обветша­лыми будками-дачами, с этим пропитанным наивным пением трясогузок утром. Там, на шоссе, откровенно и самоуверенно зовет какой-то свой случай безразличная к тишине и роси­стому утру новая русская жизнь. Ксения Павловна пятится обратно в кусты малины, и тут же снова выглядывает на шоссе…

   Она уже не помнит, когда в последний раз смотрела на муж-чин. Но этот... Наверняка он спортсмен, из тех, кто планомерно и упорно строит свое тело, чтобы каждое вздутие мускулов, каждая заранее выверенная в зеркале поза имела цену. «Кра­сив!..» -  думает Ксения Павловна и тут же фыркает: эта кра­сота приторна, навязчива, так и бьет в глаза. Если бы у таких спортсменов и силачей и в самом деле была сила!

   Мужчина стоит неподвижно возле открытой дверцы машины, и к его левой ноге неуверенно жмется крупный белый пес. «Прогуляются и уедут», - думает Ксения Павловна, и словно этот незнакомый мужчина ей чем-то мешает, принимается не­терпеливо ждать, стоя в кустах малины. Но тот, видно, не спе­шит: смотрит на сосновые посадки, на собаку, оглядывается к машине… И тут Ксения Павловна, хоть она и немного близо­рука, видит в его руке… ах, не может быть!.. маленький, се­ребрящийся на солнце пистолет! Аккуратный, дамский, какие носят в изящных сумочках. От таких «игрушек» на расстоянии несет грязью и свинством; а уж дамские пальчики, спускаю-щие курок!..

    Ксении Павловне делается вдруг неуютно и зябко, еще чуть-чуть, и она побежит  к дому, где спит теперь Лиза… Но какое-то странное, колкое любопытсво удерживает ее возле забора. 

   В машине кто-то сидит; кто-то, чье мнение, как кажется Ксении Павловне, и может спустить взведенный курок. И еще ей показалось – ах, если бы это было не так! – что мужчина намерен пристрелить собаку. Здесь, среди росистой травы, в это сверкающее невинным великолепием утро!     

Он снова оглядывается, и на открытую дверцу ложится тонкая рука в массивном золотом браслете, и из машины легким бро-ском выскакивает хрупкая, в джинсовом мини, женщина-де­вочка, и хриплым, прокуренным голосом спрашивает:

   - Не передумал?

Мужчина поворачивается к ней, толкает коленом собаку. Он  не очень молод, лет сорока, и возраст только усиливает то впе-чатление решительности и силы, которое, как знает Ксения Павловна, мутит головы женщинам всех возрастов. «Опасный тип, - с непонятной для себя тревогой думает она, - Опасный и… проклятый!»

   Холодно улыбнувшись краями красиво очерченных губ, мужчина отвечает:

   - Нет, не передумал.

Хрипло хохотнув, женщина подходит к собаке, замершей у ног хозяина, трогает слегка ее загривок и тут же отдергивает руку. Потом, закурив, говорит:

   - Прощай, Санто Ратто.

   Она говорит это без всякого выражения, только ее тонкие пальцы чуть дрожат, и на ухоженном кукольном лице просту-пает тень обиды.

   - Тебе вообще не следовало бы появляться на свет...

Мужчина молча кивает и крепче наматывает на руку поводок. И пес, видно, все понимает и приваливается всем весом к ноге, и мужчина снова пинает его коленом…

   Несмотря на внушительные размеры и крепкое сложение, пес 

этот имеет вид самый жалкий: хвост поджат, голова, словно в ожидании удара, опущена, лапы окаменели. Он знет, что что-то не так, что его собираются жестоко наказать, что его собачья жизнь вот-вот оборвется, что именно для этого его и привезли сюда, в тихое, безлюдное место, рано утром...

   - Я выстрелю ему в ухо, - деловито замечает мужчина, - Это значительно приглушает звук. Второй раз стрелять, я думаю, не придется...

   Ксения Сергеевна в страхе пятится назад, спотыкается о корзинку с малиной, подол ее ситцевого платья цепляется за ветку, рвется... Бежать к дому, закрыться, ничего не слышать, не знать! Ее сердце торопливо отсчитывает злые, несправед-ливые мгновенья, по спине льется пот, во рту всё пересохло. «Зачем же вот так… убивать?..» Она снова продирается сквозь кусты, замирает возле забора...

   Будь на месте этой собаки человек, он бы, даже смертельно напуганный и потерявший всякую надежду, принялся бы, взы-вать к закону, к жадности или милосердию своих мучителей. С собакой не так: она принимает смерть безропотно, зная до са­мого своего последнего мига, мига расставания с человеком, что все это справедливо. Только попросить у человека проще­ния за что-то такое, что она, собака, сделала не так… 

   Женщина возле машины курит длинную дамскую сигарету, нервничает. Может, ей вовсе и не хочется этого пса убивать? Может, он еще годится для какой-нибудь службы? Но нет, видно, не годится. Низко опустив голову, он покорно плетется на поводке к сосновым посадкам, и может уже через четверть часа,его неостывшее еще тело бросят в кое-как вырытую яму, кое-как присыплют землей…

    Бросив на асфальт окурок, женщина садится в машину, включает магнитофон. « Это чтобы не слышать выстрела...» - пронеслось в голове Ксении Павловны. И что-то толкает ее вперед, властно, решительно, безоговорочно. Она не желает давать этим двум вот так, беспрепятственно, убивать!        Выскочив через потайную калитку на шоссе, она сердито, с вызовом, кричит:

   - Стойте, вы! - и, не найдя нужных слов, продолжает уже ско­роговоркой: - Эй! Погодите! Послушайте!

   Мужчина останавливается, с досадой смотрит в ее сторону. 

   - Чего тебе? – окинув мрачным взглядом ее линялое, с ра-зорванным подолом платье, буркает он. И пес тоже смотрит на нее, с той особенной покорной безнадежностью, к которой не примешивается уже ни страх, ни любопытство. «Всё кончено, кончено…» 

   - Нет, послушайте… - снова начинает Ксения Павловна, под-бегает к машине, в нерешительности останавливается. Что, собственно, она хочет им сказать?

   Выключив магнитофон, молодая женщина высовывается из окна машины. Большие голубые глаза с кукольно-длинными ресницами, точеный, изумительной формы курносый нос, ма-ленький пухлый рот, светлые «пуделиные» кудряшки. Фото-модель? Пресытившийся вниманием манекен? Она смотрит на Ксению Павловну с холодной брезгливостью, как на ничего не значащее, не стоящее даже разговоров, препятствие. Но все же это препятствие! Дернув собаку за поводок, мужчина идет обратно к машине, и нет ничего проще проехать чуть дальше, найти подходящую просеку… И пес смотрит, смотрит, словно всё его спасение в этих заскорузлых от огородной работы ру-ках, в этом негодовании… На какой-то миг взгляд Ксении Павловны встречается с собачьим: маленькие, свинячьи, кры-синые красноватые глазки под редкими белыми ресницами. Ксения Павловна торопливо отворачивается. «Бывают же та­кие уроды!» - с отвращением думает она, стараясь больше не смотреть на белую, шишковатую голову, обезображенную ко­роткими обрубками хрящеватых ушей и розовыми, обильно смоченными слюной губами, под которыми угадываются мощ­ные «крокодильи» челюсти.  « Ну, конечно, - думает она, - хо­зяевам надоело смотреть каждый день на эту образину, и они решили... Но зачем же убивать этого несчастного выродка?.. Пес крупный, сильный, пристроить его хотя бы у сторожа са­доводческого товарищества...»

   Высунувшись из машины и дохнув на Ксению Павловну сига-ретным дымом и дорогими духами, женщина смотрит неко-торое время на ее стоптанные тряпичные тапочки и линялое ситцевое платье, словно ища в этих приметах бедности до-ста­точное основание для небрежной, мимоходом оброненной по­дачки.

   - Возьмете кобеля элитных кровей? – кольнув холодным, из-под «пуделиных» кудряшек, взглядом испачканные малиной руки Ксении Павловны, подчеркнуто вежливо спрашивает она и, хрипло хохотнув, щелкает без всякой надобности зажигалкой, и всё это капризно, раздраженно, явно на что-то злясь. И Ксе-ния Павловна понимает, что в следующий миг эта кукла, быть может, свое предложение отменит… В лесу много подходящих просек. 

   - Его отец - чемпион мира, - нетерпеливо-капризно продол-жает женщина, -  Мать чемпионка Аргентины. Этот кобель стоит две тысячи баксов.

   Она снова смотрит на стоптанные тапочки, на разорванный подол и испачканные малиной руки, как будто проверяя вну-шительность сказанных слов. И ее раздражает и злит эта ни-щенская непонятливость, это незнание своей сиюминутной вы­годы.

   - Хочешь? – грубо и нетерпеливо спрашивает она, - Хочешь забрать эту падаль?

   Мужчина молча протягивает ей конец плетеного кожаного поводка.

   - Мне?.. Зачем?.. -  растерянно бормочет Ксения Павловна и тут же торопливо соглашается: - Да... пожалуй... Конечно, я возьму...

   Она даже забывает поблагодарить дарителей, а те уже са­дятся в машину, уже трогаются… И пес, с силой натянув по­водок, рвется за ними… Ух и силища! И мужчина, притормо­зив, кричит из окна:

   - Привяжи его на пару дней и не давай ничего жрать! А когда перебесится, плесни чего-нибудь в миску…

   И пес, услышав голос хозяина, заскулил, завыл… Разве такое презрение к себе вынесешь? Такое полное равнодушие…

   - За что вы его?.. – кричит, едва удерживая собаку, Ксения Павловна, - Почему его надо убивать?

   - Потому что он трус и дерьмо.