Olga Røsnes

 Ольга Реснес

 

 ПУСТЫНЯ

                                         

роман   

                                                                                                                                                                                                          Посвящается моему сыну Святославу

 

Пролог

 

На мосту ветер и грохот движения, только массивные гранитные опоры, поставленные наперекор половодьям и ледоходам, удерживают перекинутое через  «никогда» суетливо спешащее «сейчас»: сейчас, сейчас, сейчас... Сейчас, пока еще эта копоть и пыль не забилась в склеротические щели прошлого, пока само это движение еще не истощило себя до конца, до бессмысленного «от и до», сейчас и надо, схватив в охапку ветер, вздохнуть этой сиюминутностью и дать ей, пожалуй, себя догнать... Когда еще представится такой случай: оказаться лицом к лицу со своим нищенствующим «вчера», у которого нет даже имени? Давай остановимся тут и вместе прикинем, на какой нам, собственно, берег нужно. Их тут только два: этот и тот, а мост между ними один. Наверняка ты и теперь узнаешь в этих застилающих облака дымах, в этих подпирающих небеса трубах, в этой хищно оскалившейся белыми многоэтажками равнине следы своей прежней тоски, тоски о воле. И торопливое зимнее солнце, ползком перебирающееся к темнеющему возле горизонта лесу, наверняка тоже прибавит от себя намек на одолимость расстояний: что ему, буйно оранжевому, эти бетонные берега, эти усмиренные заводскими трубами горизонты? Да ты помнишь ли меня? Помнишь хотя бы, как меня зовут?..

   Да, это она. Усталость и изможденность. И вроде бы лет ей не так уж много, слегка за тридцать, и одежда на ней не так уж изношена, хоть совсем и не греет, и нет еще в ее зимнем взгляде той окончательной безнадежности, которая гонит жизнь по кругам смерти... «Серафима?..» Она торопливо кивает, она давно хочет быть узнанной, вот так, в грохоте и на ветру, на самой середине моста. И хотя время теперь зимнее и солнце вот-вот нырнет за темную полосу леса, я не тороплюсь пока уйти: стою и смотрю ей в глаза, как будто этим можно насытить вечно голодное «сейчас», разрываемое на части бездомным ветром. Сказать ей, что ли, прямо сейчас, что не надо нам больше в одну сторону, хотя мост здесь только один... Ну что ли, прощай, Серафима. «Постой, - кричит она, задыхаясь на ветру, - я же была с тобой все эти годы! И многое мы похоронили вместе, ты и я. И хотя у меня нет больше сил тащиться по этому мосту и нет никакого доверия к той, другой, стороне, все же и я по нему шла... да, шла! Чтобы проводить тебя хотя бы до середины, а там уж ты ... Да разве ты сможешь без меня?»

   Я беру ее за руку, пытаюсь улыбнуться, сухо и озабоченно: «Тут слишком грохочет жизнь и ветер сдувает с ног. И мне к тому же пора прочь... дальше, на ту сторону...»  Ее рука выскальзывает из моей, взгляд заволакивается льдом. И хотя кругом грохот и сумятица, я слышу ее замерзающее «прощай», и вот уже ничего и нет, только ветер...

   Серафима. Не так-то это просто, выяснить самому, без посторонней помощи, как тебя зовут. Узнать свое подлинное имя, не значит ли это спалить и раздарить возможности всяких других имен? И как бы не пыталась этими другими именами завалить меня жизнь, ей не сладить с моей волей к себе. И то, что осталось мною брошенным на мосту, это и есть та смена и перетасовка обличий, та жажда, которая гонит меня на ту сторону.